Волшебство лета - Страница 36

— Но что сталось с твоей матерью?

Фагерст как бы беззаботно пожал плечами.

— Однажды утром я проснулся, а ее нет. Она оставила мне записку и немного денег… Пустяки. Я уже давно жил своим умом.

— Что? — тихо переспросила Глэдис, представляя, каково это для восьмилетнего малыша — открыть по утру глаза и узнать, что он один в целом свете!

— О, это несложно! Я был ловким пройдохой. На рынке всегда можно свистнуть горстку фруктов или пару картофелин, а смышленому парнишке ничего не стоит выманить у туристов монету-другую. — Мартин поморщился. — К десяти годам я стал опытным карманником. Но в один прекрасный день в мою жизнь вошел Якоб.

— Ты попытался его обворовать, а он поймал тебя с поличным?

Мартин кивнул.

— Уже тогда он казался не моложе Ноя, но хватка у него была железная. Якоб предложил мне выбор: либо он сдает меня в полицию, либо я иду с ним. Я пошел с ним.

— Но ведь у тебя была сестра… Алек — твой племянник, верно?

— Да, его мать и я именно так и воспринимали друг друга. Мы росли как брат и сестра, но, по чести говоря, мы не в родстве. Видишь ли, Якоб привез меня сюда, на Стервик, где он жил. Когда мне исполнилось четырнадцать, на остров приехала молодая супружеская пара — американцы шведского происхождения по фамилии Фагерст. И Якоб вбил себе в голову, что я непременно должен получить образование, а поскольку я немного освоил английский в Стокгольме, обхаживая туристов, он убедил американцев взять меня в Штаты.

— И они согласились?

— Они были добрые люди, а Якоб сыграл на их патриотизме. Они увезли меня к себе домой в Лос-Анджелес и отдали в школу. Я прилежно учился, получил стипендию, окончил университет. — Мартин пожал плечами. — Словом, повезло. Ну вот, у этой пары долго не было детей, потом вдруг родился Александр. Мне тогда исполнилось уже двадцать. Так что я к нему относился как к племяннику. Спустя несколько лет Фагерсты погибли в автокатастрофе. Я к тому времени уже кое-что из себя представлял, и мне разрешили оформить опекунство над Алеком. И вот я думаю, если бы Якоб оставил меня на улице, я не ворвался бы в твою жизнь и не разрушил ее…

— Знаю… — прозвучало еле слышно.

Мартин обнял ладонями лицо жены. Длинные густые ресницы скрыли выражение глаз, но он видел, как неистово забилась голубая жилка на виске.

— Дорогая моя, — прошептал он. — Я сделаю все, чтобы ты была счастлива. Только скажи, что у тебя на сердце.

Ложь — хорошая самозащита, но как лгать мужчине, который только что обнажил перед нею душу?

— Я… я не могу, — пролепетала Глэдис. — Я сама не знаю, что у меня на сердце. Знаю только одно: когда я с тобой, я чувствую… чувствую…

Он приник к ее губам. Какое-то мгновение она еще сопротивлялась, затем еле слышно произнесла имя мужа, обвила руками его шею и поцеловала в ответ.

11

Поцелуй лишил Мартина последних остатков самообладания. Сжимая жену в объятиях на овеянном ветрами утесе над морем, он дал себе клятву: эту женщину он никогда не отпустит.

— Скажи… скажи, чего ты хочешь?

— Люби меня, — выдохнула Глэдис, и Мартин подхватил ее на руки и понес к каменной сторожевой башне, что возвышалась над стеной.

Древняя башня напоминала о далеком прошлом. Сотни лет назад здесь расхаживали часовые, охраняя остров от пиратов.

Осторожно укладывая жену на пол, устланный чистым, благоуханным сеном, Мартин знал: в сегодняшней битве не будет ни победителя, ни побежденного.

Он начал раздевать Глэдис — медленно, стараясь не торопиться, смиряя сжигающее нетерпение. Но когда ее ладони скользнули по его груди, опускаясь все ниже и ниже, к напрягшемуся средоточию мужской силы, последние крохи самообладания оставили Мартина, и он сорвал с Глэдис сарафан.

И вот она перед ним, как есть, вся — кружево и шелк и благоуханная, разгоряченная плоть. Мартин снова попытался замедлить ход событий, но Глэдис ему не позволила. Она приподняла голову, ища его губы; погладила мускулистые плечи и грудь, провела рукой по упругому животу, а затем тонкие пальцы скользнули за пояс шорт. Мартин застонал, накрыл ладонью ее руку. Так, общими усилиями они сорвали шорты и отбросили досадную помеху прочь. Наконец распаленные страстью тела сплелись, и уже никакие преграды не мешали им, ибо они остались одни во всей вселенной.

Глэдис поняла: она любит Мартина Фагерста.

Дни и ночи сменяли друг друга. И каждый день и каждая ночь становились откровением.

Мартин, этот супермен, способный спасти гибнущую корпорацию и с кувалдой атаковать огромный валун, оказалось, не был лишен простых человеческих слабостей.

Он отказывался верить в кулинарные способности Глэдис. Однажды днем на зеленом лугу, где они уютно устроилась в траве среди ромашек, молодожены затеяли шутливый спор. Глэдис негодующе напомнила мужу про тесто, некогда обнаруженное им в ее кухне.

— Изволь запомнить, я пеку самые лучшие пироги на свете!

— Угу!

— Что ты хочешь сказать этим мерзким «угу»? Честное слово, пеку! Спроси у Дейви. Он обожает мои пироги!

— Дейви, тоже мне! — фыркнул Мартин. — Этот парень от тебя без ума. Подай ему отсыревший картон, он и его слопает за милую душу!

Глэдис бросила в него пригоршню ромашек.

— Дейви без ума только от собственной жены!

Мартин завладел рукою Глэдис и принялся задумчиво перебирать тонкие пальцы. Ему предстояло затронуть малоприятную тему, и финансист подыскивал нужные слова. Давно надо было исповедаться! Пустяки, конечно, но Глэдис должна знать о нем все.